На самом деле, полное название новой рубрики РЕКЛАМЫ-МАМЫ звучит так: «Без редактора в голове». Идея вкратце такова. Даже над самым талантливым и независимым журналистом довлеет масса ограничений. Это и формат СМИ, где они работают. И необходимость подстраивать свое перо под нужды конкретной аудитории. И еще масса внешних и внутренних редакторов.
Мы же решили создать такую площадку, где ведущие журналисты красноярских СМИ смогут самовыражаться абсолютно свободно. Единственное требование — написанное не должно противоречить законодательству РФ. Открывают рубрику размышления железногорского журналиста и пиарщика Бориса РЫЖЕНКОВА о времени и о песнях.
Красота — страшная сила. Она растворена в воздухе, выпадает с ливнями, золотом отливает красота на солнце и серебром блестит в полнолуние. Кровавой каплей сбегает красота по лезвию клинка и нежной песней соловья звучит она каждый год в 4 часа утра 22 июня. Не помогает знание рассекреченных архивов, не помогают свидетельства очевидцев. И вспоминается доктор Ватсон: «Холмс, черт возьми, как?! Как эти изверги большевики могли писать такие песни?!!»
В 90-е мы уже не пели, а просто пьянствовали. И как-то Боря Ястребов, организатор и вдохновитель фламенко-коллектива «Медиа Луна», сказал мне: «А знаешь, Боб, если бы мы в 80-е ставили коробку, то столько бабла собирали бы!»
По-честному, хрен его знает, сколько бы мы собрали бабла, но народу мы собирали на стометровую пробку на Арбате. Просто так — обычно по четвергам была привычка чего-нибудь выпить и пойти куда-нибудь попеть песен. Студенты, блин. Мы пели, как в опере, живьем, накрывая огромные открытые площади. Одна-две-три гитары, две-три-пять хорошо спетых глоток, подруги со склянкой и бутербродами. Мы пели в родной общаге, пели на Арбате у театра Вахтангова, на Красной Площади, на Краснопресненской высотке под разрывы салюта 9 Мая, на кубинском карнавале Молодежного фестиваля 85-го, пели в совхозах «на картошке» и просто возвращаясь из «пельмешки» на Лубянке по Покровской в 2 часа ночи.
Мы хорошо пели. И люди, которые собирались вокруг, просили нас спеть какую-то свою, очень нужную им песню, и благодарность в их глазах действовала как наркотик. Мы, кажется, пели вообще все. Кто-то из наших обязательно знал искомую песню. Мы пели песни белой гвардии, одесский шансон, песни Великой Революции и советскую классику. Мы пели мюзиклы Рыбникова и Вебера, конечно же — полный рок-н-ролльный набор с заездом в хэви-металл. Мы пели раздольные народные песни и просто оперные арии. Мы схватывали новые песни на лету — их появлялось по два десятка в год, таких, которые можно было сразу петь людям на улицах.
Вы скажете, про свою молодую дурь сегодня каждый много насочинять может. И правда — давно уже так не поется. Уже жизненный опыт, мудрость по всей лысине и белым вискам, цинизм, вегетососудистая дистония — все как положено. Уже от всего вокруг накатывается полумистический ужас устойчивой старческой депрессии. И тут почти случайно втыкаешь в уши присоски и делаешь громко. И это как землетрясение.
В юности советским песням предпочитали какую-нибудь «Машину времени», но она-то как раз и сгинула. И виноват сам главный «свечник» и «костровик» — недогорел товарищ, явно недогорел, плюнул на все и стал беречь силы и дрова. И выхолостило все нахрен — вообще не трогает. Но вылезло другое. То, чего в юности не было.
Ну, кто для нас были те же «Песняры» по сравнению с любой английской группой? Да никто. Поэтому не говорите мне, будто то, что происходит сегодня — это просто тоска по молодости. Это какой-то новый феномен — советские боевые песни, помноженные на «стописят грамм», дают такую бодрость духа, которая как атомный ледокол ломает все преграды на своем пути. Эффект, к сожалению, недолгий, но нет почти ничего в нынешней жизни, что могло бы вызывать и такой.
Когда я смотрю, например, фильм «Офицеры», то все срастается — я понимаю, как и почему мы выиграли войну. А когда я смотрю нынешнюю стряпню про советские времена, то не понимаю не то что как мы Берлин взяли… Как мы умудрились для киношных генералов НКВД штанов с лампасами нашить, и то непонятно.
Советские песни упрямо, угловато, наперекосяк — никак не лезут в новейшую историю Родины, которую нам усиленно впаривают в «документальных» сериалах про то, как оно было тогда. В них ничего не срастается — нет ответов на простые вопросы. Кто мы? Где мы живем? Что с нами произошло? И откуда это сонм вечно живых песен, рожденных в СССР?
Я не хочу спорить с историческими фактами и читать расстрельные списки, я знаю, что они были. Я только хочу понять, каким образом меня сегодня цепляют песни, написанные и спетые тогда. Меня не трогает Солженицын, хотя ему верю, но «Веселый ветер» меня трогает, даже если повторять про себя как мантру, что музыка Дунаевского просто нужна была Сталину, чтобы заглушить стоны в ГУЛАГе.
Какая-то большая ложь о прошлом лишила нашу страну дара творить. За двадцать лет не написано и не спето ни единой песни. Архитектура — говно. Кинематограф — лучше не вспоминать. Все это напоминает какую-то ущербную сектантскую мораль, типа, размножаемся мы, конечно, половым способом, но детей приносит аист.
Эти блюстители политкорректности, обезобразившие нашу историю, похоже, и в самом деле не были зачаты в поте и стонах, не были рождены в криках и крови и не были вскормлены молоком матери. Их точно нашли в капусте. Потому что только люди, рожденные в капусте, могут снимать и показывать телепередачи о старческой немощи великих людей, даже не понимая, что они-то как раз и сгорели, согрев миллионы.