Михаил Успенский: «Я не написал ничего, за что было бы стыдно»

Несмотря на наличие в Красноярске собственного книжного издательства, книги Успенского здесь не печатают. Собственно говоря, и купить-то их в краевом центре не так просто. По крайней мере, последний его роман (в хронологическом смысле, конечно!) — «Райская машина», выпущенный издательством «Эксмо» в 2009 году, на прилавках красноярских книжных магазинов замечен не был. Счастливчики получили экземпляры с автографом автора на скромной презентации в стиле «частной самодеятельности».

Вообще всё, что связано с именем Михаила Успенского, в Красноярске выглядит скромно. Слишком скромно. И по большей части в том самом стиле «частной самодеятельности». Такое ощущение, что здесь и нет никакого писателя Успенского. Так, метафора…

Впрочем, это касается не только самого Михаила Глебовича — у нас как бы вообще нет ни своей красноярской литературы, ни своей культуры, ни вообще какого-то творческого серьезного начала, потенциала… А редкие упоминания края на федеральном уровне сводятся к взрывам, пожарам, поимке маньяка да очередному разоблачению каких-нибудь «оборотней в погонах». Да, еще недавно нашим губернатором «укрепили» Северо-Кавказский федеральный округ, а потом доукрепили нашим начальником краевого УВД. Тоже было много разговоров по всем федеральным каналам целых три дня.

Возразить, конечно, можно. И даже нужно. Мол, вот есть у нас еще Бушков (хотя и не совсем у нас, но рядом) и его многотиражные романы. И еще у нас есть Астафьев (которого уже с нами нет, но есть великое литературное наследие). И ещё у нас есть Хворостовский (которого у нас, правда, уже давным-давно нет, но это же не повод им не гордиться?). И уникальный краеведческий музей (которому, правда, обрезали финансирование до минимума). И целый Сибирский федеральный университет (который, несмотря на скуловоротный пафос и много шума, — пока что ничего, то есть собой ничего особенного не представляет). И еще у нас… Э-э-э… И у нас еще… Но если покопаться!

В общем, если только покопаться, то вроде как всё у нас есть. И всего много. А вот книг Михаила Успенского, которыми зачитываются любители фантастики и просто хорошей, талантливой, качественной и «вкусной» литературы, у нас нет. Если, конечно, кто-нибудь не привезет десяток свежих томиков, еще пахнущих типографской краской, прямо из Первопрестольной.

— Михаил Глебович, Ваши книги когда-нибудь выходили в Красноярске?

— Ну как же! В 1988 году вышла книга «Дурной глаз». Первая. Она же, собственно, и последняя здесь.

— Почему?

— Потому что это никому у нас не нужно. Однажды мне главный редактор красноярского книжного издательства очень наглядно показал на цифрах, почему в Красноярске невыгодно издавать беллетристику. А выгодно печатать учебники, например, для таджикских школ по государственному заказу. Поэтому в Красноярске печатают учебники…

— …а книги Успенского печатают в Москве. И до Красноярска они практически не доходят. Но если вдруг у местных издателей проснётся интерес, смогут ли они выпустить ваши романы? Ведь столичные «акулы издательского бизнеса» наверняка заключают с вами договоры на эксклюзив?

— Маловероятно, что проснется. Раньше мы с Андреем Лазарчуком при заключении договора с издательством всегда оговаривали, что эксклюзивные права не распространяются на красноярских книгопечатников. А когда убедились, что нам это не грозит, то и перестали оговаривать.

Трудности перевода

— Ваши книги переводили на иностранные языки?

— Только на польский — повесть «Змеиное молоко», сиквел Стругацких.

Мой хороший знакомый Саша Корженевский, литагент, заставил наши издательства платить американским авторам. До этого им у нас не платили. И вот они стали приезжать и получать деньги — пусть не бог весть какие, но наличными, что для американцев очень важно, потому что без налогов. Для них это было потрясением. Тогда же Саша попытался настроить и «обратный процесс». Но оказалось, что там мы никому не нужны. В Герма­нии перевели юмористический рассказ на полторы странички. А к нему понадобилось примечаний на пять страниц. Чтобы объяснить немцам некоторые тонкости нашего бытия, которые у них в голову не вмещаются … Потом в Мексике перевели рассказ «Желтая подводная лодка „Комсомолец Монголии“». История о том, что якобы к нам приезжали «битлы» на подводной лодке… И мексиканцы восприняли ее абсолютно серьезно, теперь они считают это историческим фактом. Зачем им мои книги?

— Частенько в «сопроводиловках» к вашему имени значится: писатель, переводчик. Сколько же языков вы знаете?

— Русский, польский и английский. А перевел я, собственно, всего один роман — «Конан, варвар из Киммерии», ну и еще несколько рассказов, причем с польского. Критик Роман Арбитман был в большой претензии: почему не с английского? Я ему тогда ответил: «Небось не Шекспир». Действительно, мы же читаем Андерсена в переводе с немецкого, поскольку датский в России мало кто знал, и ничего.

А английский… Когда я рос, читать по-английски было нечего, разве что газету английских коммунистов «Morning Star». И «битлами» я не слишком увлекался, а многие в то время язык начали учить именно из-за них. За границей побывать мне тогда совсем не светило, так что английский был совершенно ни к чему. Более того, я его сильно невзлюбил. Ну что за язык такой, где слово может иметь три десятка значений, и при этом без контекста его значение разобрать невозможно? Признак примитивных языков. Мне сейчас легче читать Шекспира, чем современных англоязычных авторов, потому что во времена Шекспира каждое слово имело одно определенное значение. И потом… Он ведь и фонетически омерзительный. И плохо повлиял на русский: скороговорка, голоса выше тоном. Да он совершенно неорганичен русскому языку. Возможно, именно из-за этого у нас с Англией была постоянна взаимная неприязнь. Не можем договориться. С немцами проще: он тебя облает по-своему, ты его по-своему — и все довольны.

Нынешний писатель — не читатель?

— Кого из фантастов вы сами читаете и считаете образцом хорошей литературы?

— Да это можно долго перечислять. И не надо отделять фантастику от литературы в целом. У нас в доме было собрание сочинений Алексея Николаевича Толстого, и вот его я часто читал, иногда даже не понимая содержания. На Льве Николаевиче ничему хорошему писатель не научится, а вот на Алексее Николаевиче или на раннем творчестве Леонида Леонова — да. Именно благодаря Леонову я понял, что такое стиль. И когда молодой писатель Захар Прилепин написал книгу о нем в серии «ЖЗЛ», я этого писателя Прилепина сильно зауважал. Потому что молодые писатели сегодня вообще ничего не хотят знать… А раз Леоновым занялся, значит, серьезный человек.

— Хорошо, а на современных авторах можно научиться писать? Вы бы кого отметили как «образец стиля», на ком стоит учиться?

— Сейчас никто не будет учиться. Вот мы в университете частенько баловались тем, что пробовали изложить, например, «Анну Каренину» в стиле новеллы Бокаччо. Так, на уровне стенгазеты, для себя и для друзей. Еще, помню, мы с другом прочитали роман Алексея Черкасова «Хмель» и решили, что это очень смешной роман. Он для нас совпал с чтением «Двенадцати стульев» и «Похождений бравого солдата Швейка». И мы написали либретто оперетты «Хмель» с такими ремарками: «Поляна, на поляне береза, к березе привязана Акулина. На руках у Акулины младенец, на руках младенца по шести пальцев». Ну и так далее… Получилось довольно смешно.

— Но так нарабатывается ремесло…

— Да, и мне никогда не составляло труда написать что-то в стиле вагантовской баллады или рубаи. Этому нигде не учат. Даже в литературном институте. Но сейчас молодые писатели сами мало что читают и, соответственно, ни у кого ничему научиться не могут. Поэтому, наверное, и читать особо нечего. По крайней мере, я молодых не читаю.

— Поставим вопрос по-другому: что хотел бы прочитать писатель Успенский?

— Нормальную литературоведческую статью про себя. Когда питерская «Азбука» издавала «Жихаря», я мечтал, что предисловие к этой книге напишет академик Панченко. Но мечта эта, к сожалению, так и не осуществилась.

Не читай, Иванушка: Сталиным станешь!

— Михаил Глебович, ну вы хотя бы на территории края следите за моло­дыми писателями? Или не за кем следить?

— Во-первых, писатели возникают без моего ведома со страшной силой. По край­ней мере, три или четыре красноярца издаются в Москве. Без посторонней, так сказать, помощи. Благо дело, сейчас рекомендации для издателей ничего не значат. В этом году двое ребят из нашего красноярского клуба фантас­тики получили призы на конкурсе «Аюдаг» в Партените, в Крыму.

— А что можно сказать о «не-фан­тастах»? Ведь есть же у нас лауреаты Астафьевской премии, и что, среди них — ни одного, кого бы вы сочли достойным внимания читателя?

— Когда-то мы с Андреем Лазарчуком даже входили в состав жюри этого конкурса. Еще Виктор Петрович жив был… И предложили дать премию мальчику с хорошими стихами из Красноярска-45. Но нас проигнорировали, а премию дали какой-то тетке и вообще… за какие-то другие заслуги. Тогда мы демонстративно встали и вышли.

— Что такое, по-вашему, Астафьевская премия сейчас?

— Да ничего такого… Она живет какой-то своей жизнью, не имеющей отношения к Астафьеву. Боюсь, что и к литературе тоже. Я последние годы не слышу про нее ничего. Даже по телевизору — ничего и нигде. Такое отношение у нас к литературе. Да оно, собственно, не только у нас, оно и в Москве такое же. Я уже рассказывал много раз.

Когда Диме Быкову вручали «Большую книгу», набежало безумное количество жур­налистов, я уж было обрадовался, что это самое отношение к литературе меняется. А потом выяснилось, что они прибежали не на писателей, а на банкиров, которые эти премии вручали, — Авен, Фридман. Банкиры удалились — и немедленно исчезли корреспонденты. И про писателей никто не написал.

— И эта страна в лице руководителей всяческого ранга пытается говорить о культуре, о литературном наследии…

— Какое наследие? Вспомни, какие тома были — «Литературные образы в речах Ленина», «в творчестве Сталина». А Сталин ведь при всем своем людоедстве читал очень много. Эти наши, современные, наверное, чтобы не стать такими же жестокими и коварными, не читают вообще ничего. Дескать, Сталин книжек начитался, вон сколько людей поубивал! Один вред, в общем, от этой литературы. А уж если вспомнить библиотеку Ивана Грозного…

Национальный… Федеральный… Да какая разница?

— В этом году вы побывали на нескольких конкурсах и фестивалях фантастики, фактически проехали по всей стране…

— На самом деле эти конкурсы и фестивали проводятся ежегодно в одних и тех же местах: «Роскон» — в Москве, «Странник» — в Питере. Еще Киев, Харьков, в этом году вот впервые в Казань съездил на «Зиланткон».

— Украина, как я вижу, вами активно интересуется. Книгу издали, призы вручают, приглашают в гости. Это такая государственная программа?

— Вообще-то в Киеве фестиваль самодеятельный. У них есть спонсор, но маленький. А в Харькове этими делами занимается «чайный король» Арсен Аваков, владелец бренда «Чай Ахмад». И Харьковский университет, в стенах которого все это проводится. Харьков — это университетский город. Он и построен так… академически. Величественные здания. Там идет профессор — и сразу видно, что это профессор, видно культуру. А еще Харьков имперский город. И у них там все небо в следах от самолетов, представляешь, они продолжают выпускать военные самолеты!

— А наши СМИ послушать, так Украина — совершенно затхлый край, мракобесие и политические драки… То есть — всё не так?

— Ректор Харьковского университета — бурят, и никто не требует, чтобы он «на мове» говорил. Университет старый, его вместе с Казанским открывали еще при царе Александре I. Носит имя Каразина, это был первый ректор. Сколько оттуда ученых вышло, настоящих ученых!

— К слову об университетах: а вот то, что происходит с нашим университетом, как вы считаете, пользу какую-нибудь принесет? Мы сможем когда-нибудь дойти до достойного уровня университетского образования?

— Я думаю, никогда. Потому что начали не с того. Университет — это в первую очередь преподаватели, это люди, это школы, которые складываются годами. А тут выпускники… не знаю, как по точным наукам, а по гуманитарным — темный народ. И ни одного ученого с мировым именем на данный момент.

Кстати, когда его собирались основывать, предполагалось, что он будет называться Национальный университет. Видимо, кто-то задал резонный вопрос, какая нация имеется в виду. И они сразу поправились — федеральный. В общем, они там сами не знают, чего хотят. Потому и не будет толку…

Трагедия абсурда

Роман Михаила Успенского «Райская машина» («Эксмо», 2009) был удостоен в этом году нескольких престижных литературных премий: «Сигма-Ф» (мемориальная премия им. Кира Булычёва), «Интерпресскон — 2010», «АБС-премия — 2010», «Серебряная стрела — 2010», «Звёздный Мост — 2010». Харьков наградил писателя самой уважаемой премией — «Философский камень», там же напечатали 100 экземпляров книги в подарочном оформлении с иллюстрациями.

Вообще Успенский пишет очень медленно, одну книгу в два-три года. «Райская машина» побила все временные рекорды — от появления идеи до выхода книги в свет прошло семь лет. А читатель, собравшийся было до колик смеяться над острыми шутками, виртуозными каламбурами и занимательным, почти сказочным сюжетом, испытал шок…

Дмитрий Быков, «Успенская машина»: «…один из лучших современных российских прозаиков, известный неиссякаемым весельем и оптимизмом, опубликовал книгу страшную и тревожную. Класс подтвержден и даже, пожалуй, повышен, а вот с душевным равновесием автора что-то случилось. И впечатление от этого отличного романа, столь быстро сметаемого с полок (и, хочется надеяться, все-таки осмысливаемого, а не только глотаемого за день) — весьма двойственное. Как будто очень хороший и давно не напоминавший о себе друг неожиданно позвонил из таинственного далека, чтобы предупредить о крайне серьезных вещах».

На сайте «Лаборатория фантастики» читатели и почитатели Успенского пишут о своих впечатлениях:

«Думала я, что отвыкла от всего этого, от имен и характеров русских, от мест знакомых, ан нет, не одичала: пара страниц — и я вновь на земле русской, я снова „в здесь“ и „в сейчас“, в стране, где все всегда не слава Богу, а большая часть населения, кажется, и вовсе сошла с ума (причем каждый на свой лад)».

«Михаил Глебович нарисовал нам очень неприглядную картинку ближайшего будущего. Хорошо бы составить список „обязательных для прочтения“ книг для наших государст­венных лидеров и на одно из первых мест поместить этот роман-предупреждение».

«В романе показан не вариант дальнейшего обустройства России и не попытка представить, как мы дошли до жизни такой. Здесь изображена совсем другая Россия. Гротескная до жути… и отнюдь не нереальная, от чего становится ещё неуютнее».

«Спросите, о чем же, собственно, книга? Наверное, все же о том, что человек всегда должен оставаться человеком, причем человеком разумным. Увы, едва ли большинство современников заслуживает этого гордого видового названия».

Так о чём же, собственно, книга?

Главный герой, по имени Роман Ильич и с неоднозначной фамилией Мерлин, когда-то, очевидно еще в 90-х, попал в «жернова эпохи» и уединился в глухой тайге на комфор­табельной заимке своего друга-бизнесмена. И там провел в одиночестве и философских размышлениях много лет.

Но однажды в назначенный день друг не прилетел на своем вертолете, и Роман Ильич отправился обратно «в люди», чтобы узнать, что же случилось. И не узнал свой родной город Крайск… Зато узнал много неожиданных новостей. Россия оккупирована миро­творческими, но очень агрессивными силами ООН, к Земле якобы стремительно несётся огромный астероид, и все жители планеты должны эвакуироваться на какой-то косми­ческий Химэй, он же Биг Тьюб, в котором места хватит для всех. Древняя родина человечества, потерянный рай. И теперь со всех уголков Земли в Крайск, где находится крупнейший телепортационный узел, стягиваются эшелоны «беженцев», а стариков и детей, особенно больных, туда отправляют без очереди. Плакаты с призывами «уступить свою очередь больному и старому» перемежаются с недвусмысленными лозунгами «Бей олдей! Россия, молодей!».

И из этого пестрого калейдоскопа безумных событий мелкими блеклыми стеклышками просыпаются на ладонь воспоминания о друзьях, которые погибли в нелепой авиака­тастрофе, о любимой женщине, шагнувшей в неведомый Химэй за своими воспитан­никами из детского дома для неизлечимо больных детей, — «как тот чешский доктор». Потерянный рай, в который не ведут уже никакие порталы…

Перевёрнута последняя страница романа. Неужели это — наше страшное будущее? Или всё же — гротеск, гипербола, трагедия абсурда?

Почему-то кажется, что нет. И это не будущее. Это — наше обычное настоящее. Здесь и сейчас. Там, где мы есть…

Галина Кошкина
Журнал «Я»