«Текущий момент»: Модернизация по-русски

В календаре исторических дат прочитал забавную формулировку: «11 марта – день рождения перестройки». Действительно, четверть века назад, 11 марта 1985 г., буквально через несколько часов после кончины нашего земляка К.У.Черненко, на пленуме ЦК КПСС генеральным секретарем был избран Михаил Горбачев.

«стратегия ускорения»: 25 упущенных лет

Первые шаги Горбачева были отнюдь не «перестроечные»

Однако из знаменитой триады «ускорение — гласность — перестройка» тогда было только одно «ускорение». До «перестройки» было еще далеко (один из ближайших соратников Горбачева и единственный из членов полит­бюро, кто до сегодняшнего дня не предал своего неоднозначного патрона, Вадим Медведев писал в мемуарах: «фактическое начало перестройки произошло позже — в 1987 г.»), но под «ускорением» понималось примерно то же, что сейчас говорится о «модернизации».

Действительно, первые шаги Горбачева были отнюдь не «перестроечные» — указ о «борьбе с нетрудовыми доходами», когда милиция вылавливала бабулек, продававших морков­ку, «меры по укреплению трудовой дисциплины», борьба с виноградниками и прочая «андроповщина».

Что же касается пресловутой модернизации, то понимание о ее необхо­димости появилось еще при позднем Брежневе. О проблеме говорили весьма серьезные люди той эпохи.

Сохранились записки в ЦК очень неглупого председателя Госплана, последнего «сталинского наркома» Николая Константиновича Байбакова. Казалось бы, отец-основатель советского нефтегазового комплекса должен быть доволен ориентацией экономики на освоение новых месторождений (кстати, три года назад в 95-летнем возрасте он выступал в Совете Федерации о нынешнем плачевном состоянии нефтяной отрасли России), но он писал о стратегическом отставании, о том, что мы «прозевали» техно­логический переворот на Западе, о необходимости инвестиций в наукоем­кие отрасли, в производство вычислительной техники, в связь, в био­технологии. 

Для высшей партийной бюрократии неблагополучие не было секретом. Восьмая пятилетка (1966-1971 гг.) стала последним относительно успешным периодом социально-экономического развития страны. Затем началось резкое ухудшение всех показателей. Подарком для Советского Союза стали эмбарго на продажу нефти Западу после поражения арабов в войне Судного дня 1973 г. — за неделю цена сырой нефти выросла в четыре раза, с 12 до 42 долларов за баррель; а потом иранская революция и ирано-иракская война, поддержавшие рост цен.

Однако обрушившиеся на страну нефтедоллары тратились исключительно на выживание. Во времена Брежнева 90% валютной выручки исполь­зовалось на импорт всего по четырем позициям — зерно, мясо, одежда, обувь. А тогда, кстати, доля углеводородов в общем экспорте СССР состав­ляла меньше 30%.

Для сравнения: в «благополучном» путинском 2006 г. доля углеводородов (нефти, нефтепродуктов, каменного угля, кокса, полукокса и выработанной на их основе электроэнергии) в общем объеме экспорта составляла 67%, при этом цена за баррель в 2006-2008 гг. выросла с 70 до 140 долларов. А когда в прошлом году она упала до 35 долларов, опять начали говорить о модернизации.

Во времена Горбачева баррель нефти стоил всего 9 долларов

При Горбачеве же баррель стоил всего 9 долларов. Ему досталось тяжелое наследство — все проели и цены на нефть резко упали.

Само слово «модернизация», конечно, не упоминалось, оно считалось ругательным (в курсе марксистско-ленинского обществове­дения была даже тема — «критика буржуаз­ных теорий модернизации»), но проблему понимали еще до Горбачева.

При Брежневе это называлось «интенсифика­ция» — эффективная организация произ­водства на основе научно-технических достижений.

Андропов и особенно Черненко стали исполь­зовать слово «ускорение» (кстати, «интенсификацию» с латинского можно и так перевести), а уже потом Горбачев превратил этот, в общем-то, неуклюжий термин в политический лозунг.

«догнат» и «перегнат»

Похожие лозунги в советскую эпоху уже существовали. Например, Никита Хрущев в мае 1957 г. провозгласил: «Догнать и перегнать Америку по всем экономическим показателям», и это стало основным политическим лозун­гом на несколько хрущевских лет развернутого строительства коммунизма, пока его не отменил Брежнев.

Но и Хрущев не был его автором, текстуально он появился в статье Ленина «Грозящая катастрофа и как с ней бороться», опубликованной еще до Октябрьской революции. Использовал его и Сталин, при нем станки назы­вались «ДиП», а детей называли «Догнат» и «Перегнат».

«Догнать и перегнать Америку по всем экономическим показателям»

Ключевым словом здесь является «догнать». Вообще «модернизация», если уж строго подходить к дефинициям, означает лишь изменения в соответствии с требованиями времени. В обществоведении, в исторической науке термин «модернизация» употребляется в разных значениях, в том числе и когда говорится об эволюционном историческом процессе; и чтобы не путаться, есть специальный термин — «догоняющая модернизация».

В большинстве случаев, когда сейчас говорят о модернизации, имеется в виду именно догоняющая модернизация. Президент Медведев говорит о необходимости преодолеть технологическое отставание, то есть «догнать».

«Догнать» всегда было главной задачей в нашей истории. Она носит вполне объективно-исторический характер. Мы очень молодая цивилизация по сравнению с Европой (Северная Америка — это дочернее ответвление европейской цивилизации). Когда наши предки еще занимались людоед­ством, народы древнеримской цивилизации имели философию, поэзию, архитектуру, школы и даже водопровод.

Цивилизационная история — это городская история, именно из городов — наука, техника, право, политическое устройство и все остальное. Русский город в отличие от европейского был военно-административным центром, а численность городского и сельского населения сравнялась только в 1961 г. (к примеру, во Фландрии это произошло в XIII в.).

У нас на протяжении жизни одного поколения 80 млн. человек пересе­лились из деревни в город (это, кстати, результат советской модерни­зации). В нашем менталитете — «на каникулы в деревню к бабушке»; мы заготавливаем огурцы и помидоры на зиму; дача в нашем понимании не место, где лежат в гамаке с книжкой, а огород и грядки.

У нас «негородское» общество, несмотря на то, что в общественную практику вступило уже четвертое городское поколение. Всю свою историю мы вынуждены догонять и что-то перенимать у других. В этом смысле мы классическая страна догоняющей модернизации.

В то же время из-за особой роли в мировой истории нам предъявляются повышенные требования. Никому, например, не придет в голову добиваться европейских стандартов от Эфиопии. Хотя Аксумское царство с христиан­ством в качестве государственной религии, развитыми экономикой и культурой существовало тысячу лет до появления Древнерусского государства. Но Эфиопия справедливо считается недоразвитой страной (мы раньше политкорректно использовали эвфемизм «развивающиеся страны», который, кстати, по смыслу и предполагал догоняющую модернизацию).

Вообще, модернизация связана с так называемым индустриальным переходом. То есть с индустриализацией и созданием современного урбани­зированного общества с соответствующими социальными связями.

В исторической науке все страны делят на три «эшелона» развития.

Первый эшелон — Западная Европа (и североамериканское ответвление), там индустриальные отношения (или капиталистические — кому как больше нравится) зарождались постепенно, на протяжении веков, и включали в себя все предпосылки индустриализма — экономические, технические, политические, правовые, культурные, образовательные, идеологические.

Второй эшелон — это Россия, Япония, Восточная Европа, где индуст­риальный переход был задан не внутренними, а внешними обстоятельствами и начался значительно позже — в XVIII-XIX вв. Капитализм у нас развивался не «снизу», а «сверху». То есть насаждался. Это и была дого­няющая модернизация.

Есть еще страны третьего эшелона, тем вообще догонять и догонять.

Нынешний российский уровень ВВП
на душу населения американцы
и западноевропейцы имели
50 лет назад

У нас сейчас часто путают модернизацию и инновационную экономику. Путается даже президент, что уж говорить об имитаторах-подхалимах. Но это две разные стратегии.

Главным фактором инновационной экономики в отличие от индустриальной, является не материальное производство, а человеческий капитал (интеллект, здоровье, образование, знания, эффективный труд, качество жизни). В национальном богатстве развитых стран доля человеческого капитала составляет 80%, у нас меньше 50.

Инновационная, постиндустриальная экономи­ка просто невозможна без экономической свободы. По индексу экономической свободы (совокупный индекс свободы бизнеса, торговли, инвестиций, денежной, финансовой свободы, защиты собственности, свободы от коррупции и т.п.), рассчитываемому для 179 стран, Россия в этом году заняла почетное 143 место (примерно с такими же показателями впереди нас Гаити).

Россия — отсталая страна с великой историей и культурой. У нас нет спроса на инновации. Построить инновационную экономику за 15-20 лет (как оптимистично декларирует окружение нашего президента) невоз­можно.

Нынешний российский уровень ВВП на душу населения американцы и западноевропейцы имели 50 лет назад. Реализация инновационной страте­гии в нашей стране нереальна, хотя возможна по локальным направлениям с учетом имеющихся у нас остатков фундаментальной науки.

Другое дело — стратегия модернизации. Она основана на заимствовании уже созданных институтов, методов управления, технологий. Даже Япония не делает ставку на масштабные инновации, а все эти годы развивалась за счет заимствований западных технологий.

В любом случае, какие бы амбициозные цели не провозглашались, ключевая заключается в том, чтобы догнать развитые страны. Российский ВВП на душу населения, как составлял в 1913 г. 28% к уровню США, таким и остался сейчас.

волны русской модернизации

Петру Первому нужны были мощные армия и флот, он строил великую военную державу

Россия имеет неоднозначный, и даже крова­вый опыт догоняющей модернизации.

Петру Первому нужны были мощные армия и флот, он строил великую военную державу, все его заимствования с Запада были подчи­нены этой цели. Все остальное получилось как бы «в пакете».

Чтобы строить корабли, нужны были инженеры, их надо было обучать; для пушек необходимы заводы, металлургия и т.д. Он, а затем его преемники, особенно Екатерина Вторая, много переняли с Запада. У нас появилось то, чего до этого просто не было — промышленность, наука, высшая школа.

Любопытно, кстати, что когда Иван Иванович Шувалов создавал в 1755 г. Московский университет, он вынужден был завести из Европы не только профессоров, но и студентов, потому что своих подготовленных для университетской учебы кадров просто не было (это к вопросу о задаче, которую Дмитрий Медведев поставил перед СФУ — к 2020 г. войти в сотню ведущих ВУЗов мира).

Попутно перенимались с Запада и идеи, и ценности, и культура, что и стало основой удивительного взлета мирового значения русской литературы, русской науки и русского искусства в середине XIX в. Заимствовалось все, кроме основного — свободы.

Поэтому первая русская модернизация в итоге закончилась очередным глубоким отставанием России. Крымская война это наглядно показала — русские гладкоствольные ружья не могли конкурировать с нарезным ору­жием европейцев, деревянный парусный флот с превращающимся в броне­носный паровым флотом союзников и т.д.

После поражения в войне прапраправнук Петра Александр Второй пошел другим путем — путем институциональных изменений. Нечто подобное либеральные экономисты и сейчас советуют делать президенту Медведеву.

Сторонники «институциональной модернизации» полагают, что институ­циональные реформы, направленные на расширение частной инициативы и конкуренции, улучшение качества государственного управления и судеб­ной системы, подавление коррупции и т. п., и приведут рынок к тому, что он сам справится с проблемой быстрого экономического роста .

Сторонники «проектной» стратегии наоборот, считают, что надеяться на институты не стоит, а нужно создавать всевозможные кластеры, «силико­новые долины» и пр., вкладываться в направления, где мы еще относи­тельно конкурентоспособны.

Только с чего это вдруг нынешняя отечественная бюрократия начнет создавать институты, то есть уничтожать себя? (С другой стороны, слабо верится и в «проекты», один из таких проектов — корпорация РОСНАНО Чубайса в прошлом году на внедрение нанотехнологий потратила 5 млрд руб., и столько же израсходовала «на внутренние нужды» компании).

«Институциональный» путь Александра Второго в историческом плане тоже оказался не очень продуктивным. Возможности, заложенные «великими реформами», по большому счету не реализовались. России не хватило истори­ческого времени (даже при относительно успешной частичной индустриализации на рубеже XIX-XX вв.).

Ленин справедливо писал, что Россия страдала не от капитализма, а от недостатка капитализма. Модернизация страны не получилась. Но произо­шла европеизация сознания контр-элит. Импорт западных идей сформи­ровал русских революционеров.

Третье поколение революционеров и провело новую, уже советскую модернизацию.
Кровавую, но самую успешную по итогам

Третье поколение этих революционеров и провело новую, уже советскую модернизацию. Кровавую, но самую успешную по итогам. Исторический смысл сталинской эпохи как раз и заключается в завершении индуст­риального перехода. Подобного прорыва в столь короткие сроки не повторило ни одно государство в мире.

Причем одним только ГУЛАГом это сделать было невозможно. Вместе с индустриализацией действительно произошла культурная революция. Были созданы современная высшая школа, фундаментальная наука и многие другие вещи индустриальной эпохи. Заимствовали на Западе все, что счи­талось полезным.

В принципе, модернизация со всеми издержками, покалеченным сельским хозяйством, голодом, ГУЛАГом, произошла буквально за 10-15 лет — с середины 20-х до конца 30-х гг. Были построены не только ДнепроГЭСы, Кузнецкстрои и тракторные заводы, но и город Сочи как всесоюзная здравница; московское метро имени Лазаря Кагановича киркой и лопатой построили за три года, возвели десятки тысяч пионерских лагерей, библиотек, больниц, санаториев; создали кинематограф мирового уровня, военный флот, автопром, авиацию, построили десятки новых городов.

По абсолютным показателям промышленного производства СССР занял в 1937 г. второе место в мире после США и стал одной из 3-4 стран мира, способных производить любой вид промышленной продукции, доступный тогда человечеству. Но и эта модернизация оказалась незавершенной.

неудавшийся путь к коммунизму

При этом было ясное понимание как двигаться дальше. В июле 1955 г. восемь дней заседал пленум ЦК КПСС по вопросу «об ускорении научно-технического прогресса». Принимались принципиально важные решения о том, что «наука должна стать непосредственной производительной силой», то есть то же самое, что сейчас, спустя 55 лет, говорится об иннова­ционной экономике.

Реорганизовали Академию наук, создали Сибирское отделение с круп­нейшим в мире исследовательским центром в Новосибирске, Объединенный институт ядерных исследований в Дубне; началось производство оте­чественной вычислительной техники (машины академика Глушкова тогда были лучшими мировыми образцами), широкое применение автоматики, радиоэлектроники, телемеханики, атомной энергии в мирных целях, запус­тили самый мощный в мире синхрофазотрон, создали самые совершенные по тому времени реактивные самолеты, уверенно опережали американцев в космосе.

21-й съезд КПСС в 1959 г., по сути, провозгласил курс на создание инновационной экономики (в 1958\59 учебном году советские ВУЗы выпустили в три раза больше инженеров, чем высшая школа США).

Под руководством выдающегося ученого Виктора Глушкова даже был разработан проект системы автоматизированного управления экономикой — «Общегосударственной автоматизированной системы учёта и обработки информации» (ОГАС). Он предполагал создание в масштабах страны мощной компьютерной сети, что-то вроде нынешнего интернета, но функционально значи­тельно шире, с помощью которой можно было бы не только обрабатывать, контролировать и корректировать управленческие решения, но в итоге изменить сам механизм управления экономикой.

Сейчас идеи ОГАС используются крупными западными корпорациями в управлении производством. При Брежневе из-за дороговизны от реализации ОГАС отказались, а научно-технические преимущества были потеряны уже к концу 60-х гг.

При Хрущеве коммунизм
понимался как «кнопочный рай» —
всё автоматизировано

Увы, инновационной экономики  не получи­лось… Более того, не удержали и результаты советской модернизации.

Дело в том, что русское государство (то есть бюрократия) в своей модернизационной поли­тике всегда рассматривало общество, хозяйст­венный строй, культуру только как объект преобразования, и никогда в качестве опоры или движущей силы.
Оно даже не учитывает социокультурную специфику, некоторые вещи просто воспри­нимает как анахронизм.

Как частный пример — при Хрущеве коммунизм (то есть инновационная экономика) понимался как «кнопочный рай» — всё автоматизировано, компьютеризировано, покончено с «идио­тизмом деревенской жизни», стерты грани между деревней и городом; поэтому начали воевать с личными подсобными хозяйствами, запретили держать скот, что в итоге вместо инновационной экономики привело к голоду.

Само по себе российское бюрократическое государство, хоть и являлось инициатором изменений, представляет собой инертную структуру, которая блокирует разрешение назревших противоречий.

модернизация при медведеве

Петровская модернизация, сталинская модернизация. Заплачена огромная цена, но мы так и не смогли закрепиться, всякий раз откатываясь назад.

Повторюсь: мы заимствовали на Западе многое — технику и технологии, даже идеи и институты, кроме главного — свободы. Поражение наших модернизаций связано именно с отсутствием свободы.

С провозглашения Горбачевым курса на ускорение прошло 25 лет. За это время в десятки раз сократились производство и экспорт высокотехно­логической продукции, деформированы наука и высшая школа. Техно­логическое и инфраструктурное отставание от Запада увеличилось в несколько раз.

При Горбачеве производили триста самолетов в год, сейчас — три, из 1300 с лишним гражданских аэропортов осталось 350, по станкостроению с третьего места в мире опустились в третий десяток (только в прошлом году производство сократилось на 67%); в маленькой Финляндии суммарная длина дорог (не направлений, а дорог — с твердым покрытием и шириной больше 7 метров) больше, чем в России (в США больше в 10 раз). Ну и так далее.

В этом смысле стартовые позиции для новой модернизации сейчас значительно хуже, чем четверть века назад. Еще в советских учебниках по политэкономии писалось о так называемом «неоколониализме».

В отличие от «классического» колониализма с его внеэкономическими средствами, неоколониализм, по мнению советских обществоведов, широко практикует интенсивное использование научно-технических достижений. Он включает развивающиеся страны в систему хозяйственных связей мирового рынка, финансовых и кредитных учреждений, прибегая к нерав­ноправному разделению труда со всеми вытекающими для этих стран последствиями вроде вынесения на их территорию экологически грязных производств.

Мы же именно в эти 25 лет превратились в сырьевой придаток Запада. В конце марта в Красноярске состоится конференция «Единой России», приедет премьер Путин, будут обсуждать проект «Стратегии социально-экономического развития Сибири до 2020 г.», подготовленный в Сибирском федеральном округе. Это вроде и есть программа модернизации Сибири.

Там опять алюминиевые заводы, ГЭС почти за Полярным кругом и подобные «инновационные» вещи. Такое впечатление, что подобные планы «модерни­зации» для нас специально составляют Збигнев Бжезинский вместе с Мадлен Олбрайт.

Непонятны и источники для модернизации, Петр и Сталин проводили ее за счет несчастного крестьянства. Сейчас это невозможно. Может, созданы для этого какие-то рыночные условия, раз уж строили все это время рынок?

Путин в Абакане почему-то огорчился, что олигархи, даже «удачно окешевшиеся», не хотят вкладываться в инвестиционные проекты. А не сама ли власть создала эту порочную систему — как в безумном проекте Эвенкийской ГЭС: строим за счет государства, содержим водохранилище за счет государства, а прибыль получают эти самые олигархи.

Надежды на бизнес-сообщество напрасны. Доля малого бизнеса в российском ВВП чуть больше 10% (в Европе — свыше 60%), а заняты в малом бизнесе — 12% , тогда как в Европе — около 60%, в Японии — 80%.

То есть, среднего класса как экономически активной силы, способной на модернизационные изменения, просто не существует. Главным фактором модернизации опять остается государство. Что, в общем-то, правильно, оно являлось таковым во всех известных мировой истории модернизациях.

Но нынешнее российское государство в этом смысле недееспособно — как в свое время «заболтали перестройку», сейчас забалтывается и курс, провозглашенный Медведевым. Да и с кем проводить модернизацию при нынешней политической системе — с Грызловым, которого Павел Гусев спра­ведливо назвал «позором для России»?

Модернизацию надо начинать с политической системы. Если этого не произойдет, то Медведев со своим модернизационным курсом останется просто «кремлевским мечтателем»

25 лет назад Горбачев, начав «ускорение», уперся в сопротивление бюрократии, и тогда он совершил историческую ошибку. Вместо того чтобы начать модернизацию с самой партийной бюрократии — а кроме нее другого инструмента модернизации не существовало — он ее просто унич­тожил своей «перестройкой». В итоге не только не провели модернизацию, но и потеряли страну.

Сейчас, похоже, допускается противоположная ошибка. Нам говорят, что «консолидированная власть» в ее нынешнем виде и есть единственный инструмент модернизации, что только сохранение этой политической сис­темы и позволит модернизировать страну.

Любопытно, что Владислав Сурков при этом практически дословно повторяет тезисы статьи Миграняна и Клямкина в «Литературной газете» двадцатилетней давности, они тогда утверждали, что для модернизации страны нужен авторитарный режим.

Ну, создали его, практически уничтожили политическое пространство, нет оппозиции, есть вертикаль, партия бюрократии на своем последнем съезде даже провозгласила идеологию «модернизационного консерватизма». Почему же тогда эта вертикаль власти суверенной демократии за прошед­шие десять лет ничего не сделала в плане модернизации?

Она и не сделает. В силу некомпетентности, бесконтрольности и коррум­пированности бюрократии. О какой борьбе с коррупцией как условии модернизации может идти речь, если сама власть формируется на коррупционной основе? Всем известно как делаются «выборы», как они финансируются. Это и есть основа коррупционной политической системы.

На свои слова «законодательная власть должна формировать испол­нительную, а не наоборот» президент Медведев уже получил убедительный ответ бюрократии. Модернизацию надо начинать с политической системы. Если этого не произойдет, то Медведев со своим модернизационным курсом останется просто «кремлевским мечтателем».

Сергей КОМАРИЦЫН
Центр гуманитарных исследований и консультирования «Текущий момент»